Всеволод Овчинников
Вице-президент Общества российско-китайской дружбы

    Китай на глазах превращается в экономическую сверхдержаву. Его валовый внутренний продукт растет самыми высокими в мире темпами – почти на 10 % в год, а в начале 90-х – даже на 12 – 13 %. По прогнозу Академии наук КНР, рост на уровне 7 – 8 % сохранится до 2020 года. А это означает, что в предстоящие четверть века в мировой экономике произойдет историческая смена лидера. Если в XIX веке в ней доминировала Англия, а в XX веке – Соединенные Штаты, то в XXI веке роль лидера перейдет к Китаю. По абсолютному объему ВВП его экономический потенциал уже сейчас занимает седьмое место в мире. Однако на встречи «большой семерки» Пекин пока еще не приглашают.
    Хотя Китай по-прежнему склонен именовать себя «самой крупной из развивающихся стран», он выдвинулся на ведущие позиции по важнейшим показателям. Мало кто обратил внимание, что 1996 год ознаменовался эпохальным событием. Китай впервые выплавил более 100 млн. т стали и по этому критерию индустриальной мощи вышел на первое место в мире, опередив Японию, Соединенные Штаты и Россию.
    Можно, конечно, возразить, что по мере развития новых, высокотехнологических отраслей черная металлургия утрачивает свою былую роль. Вообще говоря, это так. Однако в условиях Азии, где народнохозяйственную инфраструктуру приходится создавать заново, модернизация немыслима без стали. К тому же впечатляет и такой ключевой показатель экономического потенциала, как энергетика. По производству электроэнергии (более 1 триллиона киловатт-часов в год) Китай вышел на третье место в мире после Соединенных Штатов и России. А по добыче нефти стоит на пятом месте.
    КНР неизменно лидирует и по производству угля, цемента, зерна, мяса, хлопка. Крупнейший потребительский рынок и неисчерпаемые трудовые ресурсы страны, где проживает пятая часть человечества, плюс присущая ей политическая стабильность стимулируют приток инвестиций из-за рубежа. По объему прямых иностранных капиталовложений – 135 млрд. долл. – Китай вышел на второе место в мире, уступая лишь Соединенным Штатам. Валютные резервы страны достигли 105 млрд. долл. До начала реформ Китай занимал по экспорту и импорту 32-е место в мире. Ныне же он вошел в десятку ведущих торговых держав. Его внешнеторговый оборот достиг в минувшем году 290 млрд. долл.
    Отсталая азиатская страна совершила беспримерный рывок. Как сказывается он на положении Китая в современном мире, какое значение имеют эти перемены для России? И наконец, какие уроки можем мы извлечь для себя из опыта китайских реформ?

    Три критерия успеха, три стратегических рубежа
    В 1956 году мне довелось быть свидетелем 8-го съезда КПК, со времени которого в пекинском руководстве обозначились расхождения. Лю Шаоци, избранный на пост главы государства, и Дэн Сяопин, генеральный секретарь партии, ставили во главу угла преодоление бедности и отсталости Китая. Мао Цзэдун же, сохранивший почетный пост председателя КПК, был одержим идеей «незатухающей классовой борьбы». После авантюры «большого скачка» он на десять лет вверг страну в пучину «великой пролетарской культурной революции».
    Усталость народа от великой смуты, от левацкого догматизма сказалась и на настроениях внутри КПК. Через два года после смерти «великого кормчего» Дэн Сяопин оттеснил его преемника и стал руководителем партии и государства. Он сумел вытянуть Китай из губительного водоворота «культурной революции» и твердо взять курс на модернизацию страны через политику реформ и открытости.
    От догматизма – к прагматизму. Так можно вкратце выразить суть совершенного по инициативе Дэн Сяопина стратегического поворота. Этот новый подход к делу воплотился в крылатой фразе: «Неважно, какого цвета кошка – черного или белого; главное, чтобы она ловила мышей». Бессмысленно спорить, имеет ли переход к рыночной экономике социалистическую направленность. Важен конкретный результат реформ. Они, по мнению Дэн Сяопина, имеют смысл лишь в том случае, если, во-первых, ведут к росту производства; во-вторых, повышают жизненный уровень народа; в-третьих, умножают совокупную мощь государства.
    Провозгласив политику реформ и открытости, Дэн Сяопин наметил в деле модернизации Китая три стратегических рубежа. Первый из них воплощал цель: за 80-е годы удвоить валовый внутренний продукт, поднять его с 250 до 500 долл. на душу населения.
    Второй стратегический рубеж предусматривает: за следующее десятилетие вновь удвоить ВВП. В абсолютных цифрах это было сделано уже в 1995 году. Однако поскольку в 2000 году в Китае будет на 300 млн. жителей больше, чем в 1980-м, еще предстоит приложить усилия, чтобы до конца века довести ВВП на душу населения до 1000 долл., тем самым покончить с бедностью.
    Наконец третий стратегический рубеж предусматривает: с 2000 до 2050 года увеличить ВВП еще в четыре раза, с 1000 до 4000 долл. на человека при полуторамиллиардном населении. Это позволит Китаю покончить с отсталостью, выйти на уровень среднеразвитых стран.
    Можно без конца спорить о том, насколько применим китайский опыт для российских условий. Разумеется, у каждой страны своя специфика, и ей искать свой путь перехода к рынку. Но из опыта Китая стоит извлечь хотя бы два принципиальных урока. Во-первых, начинать не с политики, а с экономики, причем с сельской, дабы народ как можно скорее ощутил плоды реформ. А во-вторых, кроме парусов частного предпринимательства нужен еще и штурвал государственного регулирования. Нельзя доверять рыночной стихии выбор отраслевых приоритетов.

    Все начиналось с села
    Экономические реформы в Китае принесли первые успехи именно на селе. Переход от уравниловки народных коммун к семейному подряду вызвал бурный всплеск трудовой активности крестьян. За шесть лет ежегодные сборы зерна в стране увеличились, округленно говоря, с 300 до 400 млн. т.
    В 1984 году в Китае впервые в истории удалось поднять сборы зерна с 300 до 400 кг на человека, то есть досыта накормить народ. Однако, чтобы сохранить достигнутый уровень потребления при растущем числе едоков, в 2000 году стране надо будет собрать 500 млн. т зерна. Способно ли крестьянство обеспечить рост урожаев еще на 120 млн. т? Ведь первый 100-миллионный рывок был совершен главным образом за счет интенсификации ручного труда. Чтобы повторить его вновь, одного энтузиазма уже недостаточно.
    В Китае на душу населения приходится менее 10 соток пашни – втрое меньше, чем в среднем на жителя планеты. Из-за промышленного и жилищного строительства площадь обрабатываемых земель сокращается, население же каждый год растет на 14 млн. человек.
    Отсюда следуют два вывода. Во-первых, одно лишь полеводство не способно привести 900 миллионов китайских крестьян к зажиточной жизни. Во-вторых, только местное предпринимательство, и прежде всего сельская индустрия, способно обеспечить крестьянам занятость и в то же время превратить главное богатство Китая – трудовые ресурсы – в реальные товары и услуги.
    До сих пор в мире еще не оценен по достоинству феномен китайских реформ: так называемые поселково-волостные предприятия. А между тем этот новый, наиболее динамичный сектор экономики Китая дает уже половину промышленной продукции страны и треть ее экспорта. Причем огромное увеличение производственного потенциала произошло не только без каких-либо государственных ассигнований, но и стало новым важным источником доходов бюджета.
    Поселково-волостные предприятия не случайно появились в Китае в 1984 году, когда интенсификация ручного труда в полеводстве исчерпала свои возможности. Именно тогда крестьяне по собственной инициативе принялись создавать повсюду различные артели. Свою деятельность они начали с самых насущных сельских нужд. Это переработка местной продукции, извоз, строительство. А затем перешли и к выполнению заказов на экспорт. В минувшем году они поставили на мировой рынок товаров почти на 50 млрд. долл. (немногим меньше, чем вся Россия с ее нефтью и газом).
    Помимо существенного увеличения производственного потенциала страны, поселково-волостные предприятия обеспечивают работой 120 млн. человек – 80% избыточных рабочих рук на селе. Если в прежние времена подсобные промыслы отвлекали людей от сельского хозяйства, то есть развивались за его счет, то нынешний бум поселково-волостных предприятий стал опорой сельской экономики, главным источником средств для модернизации земледелия и животноводства, для финансирования ирригационного и дорожного строительства, создания школ, больниц, коренного улучшения крестьянского быта.
    Может ли опыт поселково-волостных предприятий быть поучительным для нас? Разумеется, условия в России отличаются от Китая. И все же некоторые принципиальные подходы представляют несомненный интерес. Это глубокая переработка сельскохозяйственной продукции на месте, производственная интеграция сельских предприятий с городскими, особенно для выполнения экспортных заказов, расширение возможностей для трудоустройства в малых городах и поселках, превращение местной промышленности в движущую силу сельской экономики.

    Осада вместо штурма
    Вступив во второе десятилетие реформ, Китай столкнулся с трудностями, которые во многом схожи с российскими. В Пекине спохватились, что лозунг «больше прав низам», предназначенный развязать местную инициативу, в конечном счете оказался бумерангом. Передав на места слишком много полномочий, в том числе и в налоговой области, центр лишился финансовых рычагов, чтобы регулировать развитие экономики на общегосударственном уровне. А при растущем разрыве между приморскими и внутренними провинциями, при начавшейся поляризации общества целенаправленное вмешательство государств (например, для ликвидации бедности в глухих сельских районах) становится особенно необходимым.
    Разрыв в уровне благосостояния породил и несхожие интересы. Процветающие приморские провинции склонны видеть в усилении государственного регулирования экономики посягательство на свою самостоятельность. А отсталые глубинные районы, наоборот, ратуют за централизацию финансовых и материальных ресурсов, сознавая, что без помощи из столицы им не выбраться из нужды.
    Еще два года назад намечалось сделать решающий шаг к перестройке хозяйственного механизма государственных предприятий. Однако генерального штурма последнего бастиона плановой экономики не произошло. Китайские руководители заговорили не о преобразовании, а об оживлении и укреплении государственного сектора.
    Дело в том, что на пути экономических реформ Китай уже прошел безболезненные участки, и каждый дальнейший шаг задевает интересы множества людей. Разворошить такой муравейник, как государственный сектор, очень рискованно. Ведь он обеспечивает работой и социальными услугами почти 100 млн. семей, то есть четверть населения Китая. Труженики госсектора и их иждивенцы издавна привыкли, что государство заботиться о них «от колыбели до крематория».
    Поэтому китайское руководство притормозило переход к рыночным отношениям на наиболее болезненном участке. Подчеркнуто, что в интересах социальной стабильности следует сохранить и укрепить крупные государственные предприятия, а не идти на их приватизацию или банкротство, как предлагали наиболее радикальные реформаторы. Общественная собственность будет и впредь доминировать в народном хозяйстве. Цель реформ – не приватизация государственных предприятий, а их адаптация к рыночным условиям.
    «Прежде всего – стабильность. А уж потом, и не в ущерб ей, – реформы». Примерно такова схема, которой руководствуются сейчас в Пекине. Поскольку Китай переживает сложный период наследования власти, нынешнее руководство стремится избегать серьезных социально-политических потрясений.
    Китайские экономисты опровергают утверждения, будто государственный сектор стал помехой для модернизации страны, поскольку по ключевым показателям он плетется в хвосте, а более трети его предприятий убыточны. С 1978 года доля государственных предприятий в промышленном производстве снизилась с 80 до 40 %. Однако именно они по-прежнему обеспечивают деятельность наиболее капиталоемких и наименее прибыльных базовых отраслей. Госсектор – это весь железнодорожный транспорт, почти 90 % энергетики, 80 % металлургии, 70 % химии, 60 % машиностроения. Во-вторых, хотя госпредприятия глубоко увязли в долгах, именно они служат главным источником пополнения казны, давая больше двух третей бюджетных доходов.
    В Китае насчитывается около 80 тыс. государственных предприятий, в том числе 14 тыс. крупных и средних. Из них 2 тыс. всегда должны целиком оставаться в собственности государства. Это ключевые объекты нефтегазовой, оборонной, ядерной, космической промышленности, энергетики и транспорта. Остальные крупные и средние госпредприятия будут постепенно превращены в современные корпорации, а мелкие – или слиты с другими, или сданы в аренду, или проданы с аукционов.
    Преобразование государственных предприятий названо центральным звеном экономических реформ. Однако решать эту задачу китайское руководство предпочитает не стремительным штурмом, а планомерной осадой. В условиях, когда экономика развивается высокими темпами, а уровень жизни населения растет, Китай может позволить себе замедлить темп реформ, чтобы снизить их социальную цену.

    Как сохранить нравственные ориентиры?
    Чем дальше продвигается Китай по пути реформ, тем острее встает перед ним вопрос: как сохранить моральные ценности и нравственные ориентиры в условиях рыночных отношений?
    Призыв Дэн Сяопина «Обогащайтесь!», с которым страна начала перестраивать плановую экономику в рыночную, стимулировал предпринимательский дух, но вызвал и отрицательные побочные последствия. Ведь когда все вокруг продается и покупается, в человеческих отношениях начинает главенствовать дух своекорыстия и стяжательства. Он не только вытесняет романтические идеалы революционных лет: готовность к самопожертвованию, приоритет общих интересов перед личными, но и попирает завещанные Конфуцием принципы нравственного совершенствования, уважения интересов других, почитания старших.
    Проблема моральных ценностей и нравственных ориентиров оказалась в центре внимания китайского руководства минувшей осенью, когда пленум ЦК КПК принял постановление «Об усилении строительства социалистической духовной культуры».
    Задача эта имеет в Китае два аспекта: внутренний и внешний. Первый из них касается воздействия рынка на общественные отношения и механизм власти. Поскольку такие качества, как бескорыстие и честность, явно оказались у чиновников в дефиците, борьба с коррупцией обрела для страны первостепенное значение. Сочетание авторитарной политической системы с рыночными отношениями в экономике создает благоприятную почву для смычки партийно-государственного аппарата и предпринимательских структур по формуле «моя власть – твои деньги». Несмотря на суровые приговоры и публичные казни, создание неподкупной администрации пока остается для Пекина недосягаемой целью.
    Чтобы извлечь уроки из судьбы КПСС, КПК стремится по возможности демократизировать, гуманизировать существующую в Китае политическую систему, придать ей видимость многопартийности. Делаются попытки активизировать механизмы общественного контроля снизу, чтобы эффективнее бороться против незаконных привилегий и злоупотреблений властью. Вошли в моду слова, сказанные Конфуцием 25 веков назад: «Если верхи сами соблюдают законы, народом легко управлять».
    Китайцы наделены обостренным чувством истории. Они хорошо помнят, как Китай был втянут в опиумные войны, которые положили начало его превращению в полуколонию. «Одурманить – расчленить – поработить» – такова была стратегия империалистических держав в 1840 – 1949 годах. И этот исторический прецедент рождает у китайцев серьезные подозрения, что Запад действует по аналогичной схеме и в наши дни. Китаю навязывают чуждую ему систему ценностей: индивидуализм вместо коллективизма, вседозволенность вместо дисциплины, плюрализм вместо гармонии. Цель – посеять межнациональную и межрегиональную рознь, чтобы в конце концов развалить Китай подобно тому, как это произошло с Советским Союзом.
    Защита национальной самобытности от негативного влияния извне – таков, по мнению пекинского руководства, второй, уже не внутренний, а внешний аспект строительства духовной культуры. Подчеркивается, что модернизация Китая немыслима без открытости, но нужно свести к минимуму ее отрицательные побочные последствия, избегать слепого подражания западным стандартам, огульного заимствования чуждых ценностей.
    Нельзя идти в XXI век, отгораживаясь от внешнего мира Великой стеной. Это в равной мере касается как Китая, так и России. Но заботиться о том, чтобы сохранить самобытность национальной духовной культуры, традиционные моральные ценности и нравственные ориентиры – это актуальная задача, при решении которой полезно ознакомиться с опытом друг друга.

    Китай после Дэна и внешний мир
    Как может повлиять смерть Дэн Сяопина на ход событий в Китае, на его отношения с внешним миром, в частности с Россией? Звучащие на Западе прогнозы крупных потрясений в КНР вряд ли имеют основания. Патриарх реформ более трех лет находился между жизнью и смертью, так что к его кончине общественность успела подготовиться морально, а власти – организационно. Поэтому я не предвижу изменений в том курсе, который страна взяла в конце 1978 года. Убежден, что реформы в Китае стали необратимыми.
    Что же касается внешней политики Пекина, то положительная динамика в российско-китайских отношениях сейчас значительно более вероятна, чем отрицательная. Если кому и можно опасаться каких-то осложнений, так это Соединенным Штатам и Западу вообще. После смерти патриарха реформ любой руководитель будет бояться показать себя слабым по отношению к иностранному нажиму. А после распада Советского Союза Китай ощущает возросшее давление со стороны Соединенных Штатов. Это проявляется и в проблеме Тайваня, и в проблеме Тибета, в проблеме прав человека и в угрозах экономических санкций. Так что здесь, я думаю, нужно ожидать более жесткой реакции Китая.
    Что же касается российско-китайских отношений, то вероятность положительной динамики усиливается в результате недальновидной политики Соединенных Штатов и всего Запада. Китай неоднократно заявлял, что он никогда не будет ничьим военным союзником. Россия тоже говорила, что не заинтересована в восстановлении идеологического и военно-политического союза 50-х годов. Но продвижение НАТО на Восток, а с другой стороны – расширение рамок японо-американского договора безопасности объективно подталкивают Москву и Пекин друг к другу. Россия становится стратегическим тылом Китая, Китай – стратегическим тылом России. Их общие интересы состоят в том, чтобы мир после окончания «холодной войны» был многополюсным, чтобы это был мир без ведущих и без ведомых.
    Существует еще одна сфера взаимной заинтересованности. Китай активно пробивает окно на Запад. По аналогии с Великим шелковым путем древности создается пояс современной инфраструктуры. А у России встречная задача – освоение Дальнего Востока и Сибири. Векторы усилий направлены навстречу друг другу. И если наши страны смогут стать опорами моста между Европой и Азией, между Атлантическим и Тихим океанами, между цивилизациями Востока и Запада, это, конечно, откроет им путь к процветанию.
    Нам не нужно с опаской смотреть на рост экономического потенциала Китая. Запад очень активно нагнетает страхи, и с его подачи действуют и некоторые российские средства массовой информации. Тезис такой: над Россией нависает миллиард китайцев. А у нее на Дальнем Востоке всего 18 млн. человек. Но, как известно, лучший способ нажить себе врага – это смотреть на кого-то как на врага. Нам нужно, наоборот, искать такие формы сотрудничества с Китаем, которые позволят быстрее поднять Дальний Восток и Сибирь. Такие возможности далеко не исчерпаны.
    «Закрыть прошлое, открыть будущее» – эти слова Дэн Сяопина, сказанные во время нормализации советско-китайских отношений, его соотечественники цитируют как афоризм. Патриарх реформ разработал и осуществил на практике отвечающую китайским реалиям модель перехода от плановой экономики к рыночной. При этом удалось максимально снизить социальную цену реформ, избежать чрезмерной поляризации общества, сохраняя при этом стимулы для роста производительных сил. Впервые досыта накормить и одеть страну с населением в 1,2 млрд. человек, одновременно продвигая ее вперед по пути модернизации, – этот исторический опыт Китая бесспорно является поучительным уроком для России.