Андрей Тарасов

    Самый яркий и традиционно главный космический юбилей гагаринского полета (35 лет в 1996 году) вытеснил и заслонил другие круглые даты, более частные, которые справляются космическими фирмами. Среди них признанным флагманом является РКК (ракетно-космическая корпорация) «Энергия». Она недавно отпраздновала свой 50-летний юбилей.
    Однако разговор с генеральным директором и генеральным конструктором корпорации Юрием Семеновым носил грустный характер. Это и понятно. Дела в отрасли, разрезанной по живому на суверенные куски бывших союзных республик и обескровленной низким государственным финансированием, обстоят не лучшим образом. Конечно, это – не упадок, настаивал мой собеседник, потому что корпорация в новых условиях борется за жизнь и за высоту российского космоса. Ведет пилотируемую программу, по полгода держа экипажи на орбитальном комплексе, «катает» туда европейцев и американцев, держится, как за спасательный круг, за проект международной орбитальной станции «Альфа». Ищет контракты, потому что только 60 % финансирования пилотируемой программы идет, да и то с большими судорогами и задержками, от государства. Остальное – за счет собственной коммерции. В активе «Энергии» около 40 контрактов с разными странами. Ракетчики научились подрабатывать на протезах, на кухонных процессорах, куда вложена их фирменная технология. И уж не пройдут мимо таких заказов, как сооружение первого в мире опытного морского старта или спутника для Газпрома «Ямал», выполняемых в кооперации с «Боингом», норвежцами, украинским «Южмашем» и другими солидными партнерами.
    И все же общую ситуацию не сравнить с той, которая царила в благословенные времена, «когда давали все и сразу». Начав свою историю в пору, когда группу Королева, вернувшуюся из Германии с обломками и уцелевшими документаи ФАУ, разместили в лабораториях нового НИИ, созданного на базе старого артиллерийского завода в Подлипках, «Энергия» десятилетиями ни в чем не знала отказа. Мало того – кормила и других: физиков, электронщиков, медиков, биологов, астрофизиков, геологов, всех, кому повезло «обручиться» с космической тематикой. Поэтому когда времена изменились, прошелестел дружный ропот: как раньше нам приплачивали, а теперь с родной же российской науки берут деньги за место и эксперименты на борту!
    В результате научная значимость полетов несравнимо снизилась. Установки на станции простаивают и морально устаревают, все новое оборудование поступает в основном от коллег из НАСА и Европейского космического агентства (ЕКА), будучи привезено космонавтами Франции, Германии, Австрии и т. д. Отработав и, видимо, продвинув вперед национальную и европейскую космическую науку, оно надолго застревает на борту, иногда заполняя время российских экипажей далеко уже несенсационными экспериментами. В основном они заняты сторожевыми и прокатными функциями, которые неимоверно усложнились из-за преклонного возраста базового модуля «Мира», давно отлетавшего назначенный ресурс. Уже предлагается вместо промежуточного «Мира», этапного при отработке технологии строительства «Альфы», использовать все этого же старичка. Его стыковки с «Шаттлами», сама мысль о которых казалась еще пять лет назад чудовищной и кощунственной при наличии «Бурана», стали космической повседневностью. Американцы, стартующие с Канаверала, прибывают на «Мир» точно так же, как наши с Байконура, и благополучно убывают туда же, забирая и научный груз. Совсем недавно американка Люсид Шеннон установила рекорд многомесячного полета для женщин (отчасти благодаря тому, что у нас не было вовремя готовой ракеты для смены экипажа) и уступила место своему земляку, ветерану вьетнамской войны Джону Блаху.
    Ракетчики не скрывают обиды из-за того, что узел «Мира», подготовленный к приему «Бурана», использует заморский «Атлантис». Юрий Семенов назвал ударом по космонавтике закрытие «Бурана» после успешного полета первого образца, в результате чего несколько супердорогих кораблей догнивают в специальном, тоже гигантском по затратам, сборочно-испытательном цехе космодрома, а один установлен в качестве развлекательного аттракциона в столичном парке культуры и отдыха. Но ведь ради видеошоу с легкой тряской кресел для имитации полета не обязательно было делать суперпрочный титановый корпус, способный выдерживать гигантские перегрузки космических скоростей и баллистических спусков.
    Кстати, генеральный конструктор называет это вторым ударом по отечественной космической технике на веку одного лишь поколения ее создателей. Первым было закрытие почти готовой тяжелой ракеты H-I и пилотируемой лунной программы после высадки на Луну американцев. Коту под хвост вместе с затраченными деньгами пошли десятилетия буквально стрессового труда тысяч талантливых специалистов, энергия заводов, наработанные уникальные технологии. Как в первом, так и во втором случае космические ветераны считают, что они были остановлены за шаг до колоссального успеха, который оправдал бы все произведенные затраты.
    Впрочем, существуют и иные мнения. Мне доводилось присутствовать при откровенных разговорах разноотраслевых «космоинженеров», и я слышал, сколько спутников связи, навигации, дистанционного зондирования земных ресурсов, автоматов по выплавке полупроводниковых кристаллов и т. д. мы недосчитались из-за бурановского аппетита. Космическая гигантомания оказалась сродни поворотам рек и другим подобным проектам, отдача от которых просматривалась весьма смутно. Очевидно, в умах престарелых политиков из политбюро зрела картина взаимной бомбежки враждующих сторон с «Буранов» и «Шаттлов». Недаром говорят, что толчком к окончательному решению стал «нырок» американского челнока в атмосферу над Москвой в начале восьмидесятых. У них есть, значит, и у нас должен быть – такова грозная установка Кремля, пролившая, впрочем, на исполнителей заказа золотой дождь. И нечего мудрить, добавил тогдашний главный конструктор В. Глушко, когда разработчики планера из НПО «Молния» пришли к нему с более экономными и оригинальными предложениями. У американцев уже летает – значит, берите все, что можно.
    Последний аргумент был тоже со ссылкой на Америку, где из-за возврата технологий в народное хозяйство и бизнес каждый вложенный «в Луну» доллар дал потом 9 (по иным источникам и все 12) долларов прибыли. Правда, как правило, не уточняется, кому дал – разработчикам, патентовладельцам или производителям тефлоновых сковородок. Но сойдемся на том, что богаче стала страна. Почему же не стала богаче наша страна, когда создатели «Бурана» объявили о «раздаче слонов», т. е. об открытии для народного хозяйства не менее чем 600 прогрессивных технологий?
    Хорошо помнится не только восторг, охвативший нас при успешном испытании корабля, но и волна откровений о технических достижениях, сопутствующих ему. Чего стоила выставка на ВДНХ под интригующим названием «Конверсия технологии производства системы «Энергия» – «Буран» в народное хозяйство». Презентации и дни открытых дверей на космических фирмах, статьи, рекламные буклеты... Казалось, что вся советская, а затем российская промышленность хлынет за этот забор, и совсем скоро мы увидим вокруг себя преображенный с помощью этих технологий мир.
    В самом деле, не чудо ли, что для системы было создано более 80 видов новых материалов, обеспечивающих работоспособность конструкций и отдельных агрегатов в интервале температур от минус 253 ^oС до плюс 2000 ^oС. От уникальных станков и машин для сварки герметичных полостей, кабины, баков, отсеков, трубопроводов, где намертво сливались высокопрочный алюминий и коррозионно-стойкая сталь, рябило в глазах. Недостижимая раньше точность всех разметочных и контрольных работ до и после сварки достигалась с помощью цифровой индикации. Одной только литейной технологии можно посвятить тома и тома – тут и вакуумная индукционная плавка в плавильно-заливочных установках, и заливка сплава в керамическую оболочковую форму с ничтожным коэффициентом термического расширения и высокой термодинамической стойкостью, и люминесцентный контроль наряду с рентгенопросвечиванием и цветной дефектоскопией. Вообще применение неразрушающего контроля – особая песня «Бурана», где детали узлов, агрегатов, систем сидят на литье, сварке, пайке, клейке и где микроскопические трещины, непровары, раковины, расслоения в космическом полете ведут к непоправимым бедам. Перечень необъятен: технология плазменного напыления, обработка сложнопрофильных деталей, кварцевые высокоточные измерители температуры, электроимпульсная обработка заготовок...
    Необъятным казалось поле применения этого богатства. Металлургия и машиностроение, экология и ресурсосбережение, информатика и организация производства. Агропром, легпищемаш, медпром, химия, электроника – все должны были воспрянуть ото сна на волне бурановских технологий. Нам показывали детали молочных насосов нового поколения (молоко-то, оказывается, агрессивная среда не слабее ракетного топлива), обеспечивающие сверхгигиену и сохранность продукта. Сепараторы, несравнимо повышающие качество сливок. Тестомесильные баки, полученные методом ротационной вытяжки, как детали топливных баков. Автоматические регуляторы расхода смазки и многое другое, вплоть до яхт и садовых домиков.
    Где все это? Почему окружающий мир (имеется в виду мир нашего отечественного производства и потребления) не преобразился, обогатив и нас, и авторов этих чудес, затягивающих ремни на животах все туже? Не хлынули, не расплодили, не наводнили, не видоизменили, не нажились. Все осталось втуне. «Аэрофлот» отказывается покупать наши самолеты, потому что серийные двигатели далеко уступают импортным. Бытовая техника и инструмент сверкают зарубежными названиями. Не говоря уж о компьютерном рынке, телевизорах и видиках.
    – Почему не сработало внутри страны это технологическое богатство? – спрашиваю Ю. П. Семенова спустя почти десятилетие после бурановского бума.
    – Мы сделали все, что могли, – отвечает Юрий Павлович не без раздражения. – Разослали по отраслям справочники, продемонстрировали небольшие партии изделий, готовы были оказывать методическую помощь. И получили массу запросов, выполнить которые были не в состоянии. Наш завод может сделать лучший в мире прибор или двигатель, но у нас производство штучное и дорогое. Массовый выпуск требует высокой организации и оснащенности. А промышленность не была к этому готова, не смогла освоить предложенные нами технологии. Не получила для этого станков, аппаратуры, оборудования.
    Не была готова или не захотела? Хотя ссылка на отсутствие финансирования и вообще полный его развал в реформенный период и есть ответ. Но не полный. В 90-м году было поздно передавать промышленности технологии, родившиеся в страшном секрете десять лет назад. Военно-ракетный подход навек отрезал от родственных хозяйственных структур создателей лучших машин и лучших решений. Между тем наши конструкторы, попавшие в Америку на международный конгресс, могли еще задолго до пуска первого «Шаттла» лазить по его стапелям с фотоаппаратом и снимать все, что душе угодно. Секреты, конечно, были, но не там, где можно тут же выгодно продать патент и делать ту же тестомесильную машину на процессорах параллельно с ротационной вытяжкой ракетных баков, обеспечивающей экономию нержавеющих сталей до 80 %.
    Американская космонавтика как бы естественно вырастала из окружающей инфраструктуры и не была в антагонистических отношениях с ней. Достаточно посмотреть насовские космические центры, чтобы понять это. Каждый из них не окружен колючей проволокой и дикими бетонными заборами, портящими вид любого нашего города или предместья. Там есть экскурсионные комплексы, включающие музеи с экспериментальными стендами, где дети могут всласть делать то же, что и космонавты на высоте, магазинчиками и кафе с космическим питанием, атрибутикой и символикой. Центр подготовки космонавтов и Центр управления полетов в Хьюстоне открыты для экскурсантов за входной билет в три доллара, по которому можно увидеть настоящий тренировочный аналог «Шаттла» или его старт с балкона ЦУПа, где у нас бывают только генералы. Музей ракетной техники в Хантсвилле, возле института и завода «страшного» фон Брауна, вырос в потрясающую детскую космическую академию, спейс-кемп, с программой тренировок, идентичных астронавтовским, с зачетным полетом на тренажере челнока при преодолении настоящих, хоть и компьютерных, нештатных ситуаций. Все это изобретательно, празднично и серьезно формирует среду, где растет человек технологичного мышления.
    Изменилось ли у нас что-нибудь за десять лет? Увы, немногое. Конечно, по фирмам водят делегации, в основном иностранные, которые, как сетует Семенов, норовят отобедать на халяву и высмотреть секреты, уклоняясь от контрактов. «Мы уже думаем, что кормить не будем, пока контракт не подписан». Шутка шуткой, но все же распространение космических технологий начинается с собственных окрестностей. «Энергия» же, увы, представляет собой ту же мрачную нелюдимую крепость (еще нелюдимее из-за коммерческих тайн) с музеем, похожим на заброшенный тайный храм ацтеков. Уникальные экспонаты – и полная отчужденность от сегодняшнего дня... Вокруг – ветшающие Подлипки с ямами на дорогах. Или перенесемся в Байконур – увидим из окна вагона многокилометровую свалку вокруг легендарного Ленинска, редкую по загаженности окружающей среды.
    Конечно, не сами космические центры должны создавать вокруг себя соответствующую современную инфраструктуру, если им на это финансов не выделяют. Но привлекать к себе людей, которые хотят и умеют это делать, не отталкивать мрачной секретностью себя от страны и страну от себя – это искусство, которому надо учиться.
    Столько уметь – и так мало сделать для устройства жизни и производства. Действительно, захочешь на Луну улететь. Но ведь на всех ракет не хватит.