Владимир Губарев
Агентство «Некос» – для журнала «Металлы Евразии»
У военных всегда была тяга к монументальности. Они старались создать на пути неприятеля нечто непреодолимое. И не имеет значения, что именно: главное остановить врага или хотя бы задержать его. Самая простая линия обороны – это окопы и завалы на дорогах, но если требовалось что-нибудь понадежнее, то появлялись уже инженерные войска – создавался укрепрайон, и тогда уже промышленность страны работала на него, поставляя туда в избытке цемент, арматуру и бетон самой высокой прочности.
Сколько раз говорилось о неприступности «линии Мажино», «рвов Перекопа», «дотов и дзотов линии Манергейма» и прочее, прочее... Но в конце концов то ли хитростью, то ли мощью наступающей армии эти рубежи обороны удавалось преодолевать. И потом еще долгие десятилетия военные инженеры изучали ошибки и недочеты при строительстве такого рода сооружений... И все-таки мощные укрепрайоны пока не ушли в историю. В этом я убедился, побывав на одном таком объекте неподалеку от Озерска.
Это сооружение ощетинилось мощнейшей арматурой. И сотни кубометров бетона, «разведенного» на цементе самых высоких марок, заполняют гигантский котлован. Так строится «скафандр» для плутония – в этом гигантском хранилище будут находиться компоненты ядерного оружия, которое снимается с вооружения армии России.
Подобного строительства на планете еще не было! Это первое долговременное хранилище ядерных компонентов, и оно весьма необычно.
Слово «безопасность», и особенно с прилагательным «ядерная», для таких предприятий, как «Маяк», – проблема жизни и смерти. И сказано это без преувеличения, потому что вся атомная промышленность и существует во имя того, чтобы «ядерная безопасность» всегда находилась под контролем человека-специалиста. Но добиться этого нелегко. Не раз и не два заместителю главного инженера по науке комбината «Маяк» Геннадию Стародубцеву приходилось прорываться к «объекту» сквозь воющие сирены и вспышки сигнальных ламп, предупреждающих о начале цепной реакции. И судя по тому, что Геннадий Сергеевич жив и здоров, в этих схватках он выигрывал.
Ныне Стародубцев занимается строительством хранилища ядерных материалов, которое располагается на территории комбината «Маяк», точнее там, где в далеком 1957 году образовался «ядерный след». Кабинет Стародубцева завален чертежами и томами описаний хранилища, и мы беседуем об этом сооружении довольно обстоятельно. И не только о нем.
– Поясните, пожалуйста, что такое «ядерная безопасность»? – донимаю я Геннадия Сергеевича «простеньким» вопросом.
– По определению официальному – это создание и поддержание условий на производстве, когда исключена возможность возникновения самопроизвольной цепной реакции. Речь идет не о радиационной безопасности, а о цепной реакции, которая редко, но все-таки бывает.
– Я сразу вспоминаю американский роман. Физик ошибся, два полушария заряда приблизились, началась цепная реакция. Физик получает смертельную дозу, он начинает медленно умирать...
– Я читал эту книгу... Когда к специалистам попадают такие романы, то они читают их под углом зрения своих знаний. Они видят: это надумано, это реально. Я знаю 50 случаев, которые произошли на разных объектах, в разных странах. Некоторые я знаю досконально, другие понаслышке, но тем не менее полсотни инцидентов случилось. Причем между бывшим соцлагерем и капиталистическим миром поразительный паритет – пополам.
– Неужто делились печальным опытом?
– Информация приходила разными путями. Что-то узнавалось на конференциях, кто-то по разговорам и слухам, изредка по официальным каналам.
– Что вас сегодня больше всего волнует в вашей области?
– То, что у нас сегодня фактически прекратилась работа по замене опасного оборудования на безопасное. Поясню: безопасное оборудование – это такое, в котором в принципе невозможно создать критическую массу и получить самопроизвольную цепную реакцию. Это и специальные конструкции и материалы. Они разные для разных технологических процессов, для разных делящихся материалов.
– История ядерной безопасности – это история создания такого оборудования?
 | | Геннадий Стародубцев |
– Не только. В первые годы люди, работающие в цехах, не имели понятия о цепной реакции. Не было аварийной сигнализации и аппаратуры. И, к сожалению, были такие случаи, когда цепная реакция уже шла, а люди находились рядом и не знали, в каких условиях они работают. Они не знали признаков возникновения цепной реакции! Теперь все иначе. Персонал знает об опасности, научился определять признаки цепной реакции – это вскипание раствора, в отдельных случаях появляется голубоватое свечение и так далее. Большущую работу пришлось проделать по воспитанию персонала, по созданию оборудования, по оснащению сигнализацией. Сейчас просто невозможно не заметить цепную реакцию. И в этом случае персонал знает, как надо действовать. Хотя, к сожалению, сигнализация нас не удовлетворяет в полной мере.
– Почему?
– Хотелось бы, к примеру, чтобы она указывала направление наиболее безопасной эвакуации, однако этого пока нет. Но уже важно, что при появлении сигнала люди с максимально возможной скоростью эвакуируются. И если человек удаляется хотя бы на десять метров от аппарата, то никакой летальной дозы он уже не получит. Переоблучения, к сожалению, не удастся избежать, но без смертельной дозы. Главное, вовремя покинуть опасное место. У нас определены пункты сбора, расписаны поведение и действия каждого работника, и это одна из граней ядерной безопасности.
– А другие?
– Большая работа была проведена по нормированию. У каждого аппарата свои особенности. Для него должны быть определенные нормы, выше которых эксплуатация запрещается. Сейчас в подавляющем большинстве случаев принят двойной запас «прочности», а во многих – гораздо больше. Мы стараемся сделать «сквозные нормы». Поясню. У нас несколько сот аппаратов. И если делать несколько сот норм, то это означает, что их вообще нет. Установлены единые нормы по наиболее опасным аппаратам.
И второе: есть много приборных средств по обеспечению ядерной безопасности. Если раньше приходилось отбирать пробы, сдавать их в лабораторию, а результаты получали через сутки, то сейчас на большинстве аппаратов стоят приборы, которые определяют концентрацию или массу продукта, что позволяет осуществлять контроль. Таким образом, по нескольким линиям и направлениям идет контроль за самопроизвольной цепной реакцией.
– И все это приходилось создавать заново?
– Да. По сути дела на ровном месте. Теоретики, конечно, работали, а с ними и целые институты. Идеи подчас выдавали интересные. Однако нужно приложить не меньше знаний, ума и смекалки, изворотливости и пробивной силы, чтобы их приспособить к «проклятой действительности». К примеру, они создают прибор для измерения концентрации урана или плутония, и все, казалось бы, нормально. Однако когда эти измерения проходят на фоне осколочных излучений, то все благие теории летят в тартарары. И тут вступают в действие разные фильтры, калиматеры, другие ухищрения. В общем, наука активно действовала, но или нам приходилось ей помогать, или ей нам – все зависело от конкретных условий. Сегодня меня и моих коллег беспокоит, что парк приборов устаревает, а менять их на более новые пока не удается. Нет средств. Сейчас мы вынуждены тратить основные силы, чтобы сохранить то, что есть. К сожалению, часто еще используем приборы времен нашей молодости – им без малого полвека. Только российские специалисты могут сегодня работать на такой аппаратуре! Институты предлагают новейшие приборы, но мы не можем платить, потому и устареваем год от года.
– Остановимся на хранилище. Строительство грандиозное. Вы курируете его, а потому расскажите поподробнее!
– Это хранилище мы выстрадали, вытребовали – как угодно назовите. Есть оружие и есть «так называемое оружие». К примеру, то, что было на Украине. За много лет некоторые компоненты пришли в негодность. И потому это не оружие, а головная боль! Украинцы долгое время этого не понимали. А Россия оказалась в сложном положении. Мы потеряли много хранилищ в других государствах, в том числе и оружейных. И когда пошел процесс утилизации, то сразу же встал вопрос: куда девать компоненты? Да, у нас есть свои хранилища, но они рассчитаны на «оборотный процесс», т. е. на повторное использование расщепляющихся материалов. Это была «подпитка» вооружений, своеобразная «переплавка танков». И мы, и другие предприятия Минатома оказались неготовыми к «обвальному разоружению». А политики уже прокукарекали...
– И наши, и американские атомщики оказались в одинаковом положении?
– У меня за американцев голова не болит! Судя по тому интересу, весьма скурпулезному, который они проявляют к нашим разработкам, у меня нет сомнений, что наш опыт они будут использовать для строительства своих хранилищ. От этого они никуда не денутся. Хранилища, которые у нас существуют, строились в те времена, когда требования и нормы были иные. Современным новым требованиям и параметрам они не удовлетворяют – по стойкости, прочности и так далее. Поэтому было принято решение о создании этого уникального хранилища. Оно не имеет аналогов. Этот проект мы тоже выстрадали. Сначала наши политики и «зеленые» устроили шоу и вышли «победителями», отказались от хранилища. Лозунг известен – мол, «ядерная помойка». Я не буду критиковать их логику, потому что человеку разумному должно быть ясно, что если уран и плутоний не находятся в руках специалистов, то беда неминуема. Коли арсенал находится где-то у черта на куличках, а не там, где с ним можно работать, то он представляет огромную опасность. Ясно, что он должен находиться там, где его можно контролировать, утилизировать.
К счастью, в конце концов здравый смысл победил. Однако в Томске-7, где первоначально планировалось строительство хранилища, «зеленые» и местные власти не уступили. Тогда было принято решение возводить хранилища у нас. Однако томский вариант нас не устраивал. В частности, проектом предусматривалось, что человеку можно было работать в хранилище лишь трое с половиной суток в год. Он набирал за это время пять бэр. Этого допустить было нельзя. Мы сразу же распрощались с модным лозунгом об «автоматизации» и «механизации». А если эта «механизация» где-то там застрянет в штольне длиной 70 метров и с зазором между разгрузочной машиной и штабелями 45 миллиметров? Тогда русскому мужику пришлось бы работать в этих щелях среди мощнейших полей! Мы согласиться на такое не могли да и права такого не имели, а потому предложили свой вариант. Суть его такова. В железобетонном массиве встроены штольни из труб большого диаметра, туда опускаются своеобразные этажерочки, где расположено восемь контейнеров с делящимся материалом. Эти шахты закрываются бетонными пробками. Дозиметрическая обстановка такова: персонал при всех работах – погрузо-разгрузочных, ремонтных и так далее – получает не более двух бэр в год. Это новые нормы, которые закладываются в нашей отрасли на будущее. Сейчас – пять бэр... Я имею в виду два бэра, когда будет идти процесс заполнения хранилища. А при постоянном хранении материалов, т. е. при нормальной эксплуатации, туда можно будет водить депутатов, доярок, всех желающих. Сейчас, к примеру, хранилище остеклованных отходов, где активность измеряется миллионами, абсолютно доступно, и все ходят туда, кому не лень. И проблем нет! Примерно такое же хранилище с точки зрения радиационной безопасности создаем и мы. Далее: это хранилище способно выдерживать землетрясение мощностью в восемь баллов. Оно незатопляемо, потому что находится на небольшой возвышенности. Мощность хранилища рассчитана на падение самолета с полным запасом горючего, на стандартную американскую авиабомбу весом около тонны. Короче говоря, это хранилище можно взять только ядерным взрывом.
– А пожар?
– Там нет горючих материалов. Все кабели, материалы – специальные. Просто нечему гореть. И в этом суперхранилище стоят суперконтейнеры.
– В чем их «супер»?
– Мы их называем так, потому что они отвечают требованиям МАГАТЭ. Это совместная российско-американская разработка. Контейнеры сохраняют свои свойства после падения с высоты девять метров. Они выдерживают пожар в течение 30 минут при температуре в 800oС. После этого они испытываются под водой и так далее. В общем, у нас есть эти самые суперконтейнеры. В то же время, когда мы побывали в хранилище плутония в США, то были потрясены. По сути дела у них три консервные банки. Действительно, контейнеры из тонкой жести, а в самую маленькую банку запаян плутоний, та запаяна в другую, вторая – в третью... и все! Правда, эти баночки снабжены датчиками нескольких типов: на изменение температуры и изменение формы. И как только эта баночка по каким-то причинам начинает «пухнуть», датчики сразу же дают сигнал. И баночку изымают для переупаковки. Когда американцы увидели наши контейнеры, в которых мы храним энергетический плутоний, они были поражены. У этих контейнеров мощная защита, специальные фильтры для стравливания давления, – в общем весьма оригинальная и надежная конструкция. Ну, а суперконтейнер мы создавали сообща.
– А нельзя ли поподробнее?
– Сначала довольно толстая – до 5 миллиметров – оболочка из нержавейки. Внутри помещается компонент оружия, который может быть в виде детали, слитка, но, как правило, это металл. Этот «скафандр» заваривается. Затем он устанавливается в ложемент из боропласта, который в свою очередь заваривается во внутренний контейнер. Он сделан из нержавейки. И уже он вставляется в новый контейнер, который берет на себя и механическую нагрузку, и обеспечивает стойкость против высоких температур. Кстати, американцы «наполняли» этот контейнер деревом, а мы органикой. Теперь мы начали широко использовать дерево. С точки зрения ядерной безопасности здесь двойная защита, даже тройная. Контейнер сам по себе чрезвычайно устойчив, и в то же время гирлянда из восьми контейнеров находится на значительном расстоянии от другой. Между ними бетонная изоляция, плюс к этому и между компонентами оружия расстояние большое. Так что критическая масса здесь недостижима.
– Если через 50 или 100 лет ученые найдут способ, как использовать оружейный плутоний на благо людей, его сложно будет достать из хранилища?
– Нет. Хранилище защищено рядом «рубежей» против несанкционированного хищения материалов, но если понадобится, то машине дается команда от ЭВМ, и она быстро находит нужную ячейку и контейнер. Кстати, ЭВМ наподобие пресловутого «чемоданчика с ядерной кнопкой» знает, кто именно может дать команду на поиск и вскрытие конкретного контейнера. Так что и тут случайности невозможны. ЭВМ хорошо знает, что находится в контейнере, сколько материала, когда положен. Информация полная. Контейнер извлекается, грузится на специальный транспорт, накрывается бронеколпаком и отправляется на завод. Ну а уже там идет обычная работа.
– Такое хранилище должно быть под международным контролем?
– Да. И он будет осуществляться. Уже сейчас проект контролируется американцами. Более того, они кое-что платят, поставляют оборудование и даже направляли в Озерск своих представителей. 
|
назад
