Владимир Губарев
Агентство "Некос" – для журнала "Металлы Евразии"

    "Cвердниихиммаш" – один из суперсекретных исследовательских институтов. Не только в прошлом, но и сегодня. Ведь, как известно, традиции и привычки устойчивы. Многие десятилетия сотрудники таких НИИ не могли рассказывать о своей работе, так как сокращение "химмаш" служило лишь ширмой, дабы успокоить и понизить интерес к тому, что творится за стенами подобных институтов. Чаще всего в них велись работы по оборонной тематике. И сотрудники одной лаборатории нередко не догадывались о деятельности соседней.
    Но на "Архипелаге Секретности" о ценности того или иного ученого судили строго, хорошо зная его достоинства и ошибки. Василий Иванович Левераш, заместитель директора по научной работе "Свердниихиммаша" славился тем, что всегда держал слово. Если уж он говорил "сделаем!", то можно было не сомневаться, что так и будет.
    Мы познакомились с Василием Ивановичем на теплоходе "Владимир Маяковский", где проходила конференция "Урал атомный". Он сразу же обратил на себя внимание, потому что практически в одиночку начал "сражение" с многочисленными оппонентами, которые обвиняли атомщиков во всех мыслимых и немыслимых грехах. Впрочем, беседа наша началась с воспоминаний о временах далеких.
    – Я проработал в атомной промышленности всю жизнь, – сказал Василий Иванович. – После института я сразу же пришел в Свердловский научно-исследовательский институт химического машиностроения, который находился в системе атомной промышленности. Кстати, наш институт единственный в Средмаше, который комплектно, целиком и полностью обеспечивает приборами и аппаратурой атомную технику. Принято считать, что мы – филиал Московского химмаша. На самом деле – он является нашим филиалом, так как мы родились 18 августа 1942 года, т. е. намного раньше, чем Московский. Мы всегда занимались "оборонкой". Ефим Павлович Славский хорошо знал наш институт еще в те годы, когда был директором алюминиевого завода. Естественно, когда его "перебросили" на атом и на Урале начало разворачиваться "спецпроизводство", он сразу же забрал наш институт в Средмаш. Впрочем, по распределению я был направлен в "хозяйство Васильева" – так тогда назывался ядерный центр Челябинск-70. Однако произошла какая-то заминка. До сих пор и не знаю в чем дело, но начальство Средмаша в Свердловске отправило меня в институт. Может быть, целина повлияла? Я работал там командиром студенческого отряда, развернул бурную деятельность, получил первую правительственную награду... В общем начальство обратило внимание на мои организаторские способности, а они очень были нужны именно в институте, так как начиналась мангышлакская эпопея, освоение фосфорсодержащих урановых рудников. Проблема стояла необычайно остро: стране нужен уран. Другие месторождения себя исчерпали. Вся надежда была на Мангышлак – там самое крупное урановое месторождение. Но его, казалось, невозможно освоить, потому что вокруг пустыня – нет воды. Значит, необходим опреснительный комплекс, чтобы напоить людей, обеспечить промышленные предприятия водой и озеленить город.

Василий Левераш

    – Помню начало этой эпопеи... Честно говоря, я тогда не верил, что подобное возможно.
    – Для атомщиков такого понятия – "невозможно" – не существовало! Работа на Мангышлаке шла под руководством Славского, он внимательно следил за всем, помогал нам. Принимались очень серьезные и важные решения. Ведь не было ясно, как обеспечить город водой. И только спустя три года мы показали, что способны это сделать: напоим поселок и промзону, обеспечим ТЭЦ. Мы начали создавать крупнотоннажные установки.
    – В мире подобного опыта не было?
    – В те годы – нет. Теперь в городе Шевченко 250 тысяч жителей, АЭС на быстрых нейтронах, азотно-туковый завод, завод пластмасс, гидрометаллургический завод и так далее. Все это живет на "нашей" воде. А когда все начиналось, стакан воды был на вес золота. Держит его в руках Славский и говорит о зеленых газонах и фонтанах. Дикостью казалось это, бахвальством. Ну а теперь фонтаны бьют, город утопает в зелени. А все кругом твердят: мол, атомщики уничтожают природу! Мы на Мангышлаке ее уничтожаем, что ли?
    – Что было дальше?
    – После воды наш институт подключился к "промышленной тематике" – созданию комплекса по переработке руд. На этом примере лучше всего показать, что если бы везде работали так, как в системе Средмаша, то многих проблем в стране, в том числе и связанных с экологией, просто не существовало бы! Вместо огульной критики полезно бы изучить тот опыт, что накоплен у нас. Кстати, если бы к Мангышлаку мы подошли с теми требованиями, традициями и технологиями, которые тогда были распространены в мире, то ничего хорошего не получилось бы. И вместо прекрасного города и района мы получили бы очередную "свалку из отходов", на которые так щедры практически все отрасли промышленности. Там в руде содержалось очень мало урана. Для того чтобы получить четыре килограмма урана, нужно было переработать несколько тонн руды. Как вы понимаете, отходов невероятное количество. Но Славский сразу же определил: необходимо обеспечить комплексную переработку руды.
    В Средмаше подходили к каждой проблеме по-государственному. О комплексах только сейчас начинают говорить, а мы начали их создавать более трех десятилетий назад! И это – факт. Из руды мы взяли уран – это хорошо. Он ведь нам нужен. Но там есть и фосфор. И его мы получали по две тысячи кубометров в сутки! Если его сваливать в могильники, то через месяц появились бы мертвые озера, а через годы – моря кислоты. И тут перед нами поставили задачу: переработать отходы в удобрения. Славский был дружен со многими министрами. И из-за этого у нас было множество хлопот. Систематически, два раза в год он приезжал в наш институт. Спрашивал, в чем нуждаемся, но главное – постоянно озадачивал нас совсем не "атомными" проблемами. Итак, 1962 год. Именно тогда началась для нас "экология" – причем в атомной технике. Нигде подобные проблемы не ставили, а в Средмаше уже была осмысленная отраслевая политика. Это – комплексное использование сырья. В общем, мы решили свою задачу: из раствора взяли уран, убрали радионуклиды. Остался раствор фосфора. Казалось бы, пусть теперь химики им занимаются. Но у них ничего не получалось. Три института дали заключение, что организовать производство удобрений невозможно. Именитые институты, московские. От нашего маленького периферийного института требовалось лишь подтверждение. Дескать, невозможно ничего сделать. В то время я еще не расстался с титулом "молодого специалиста". Но тем не менее мне поручили решить проблему. А знаете, доверие ведь всегда окрыляет! В июле меня отправили в Днепродзержинск, чтобы я там на заводе разобрался, а в декабре того же 1963 вызывает Славский. Спрашивает, можно ли перерабатывать рентабельно такие огромные потоки? Говорю, что-то получается... И тут же Славский дал "добро", полную свободу обеспечил. Пустили опытную установку. В конце концов сделали и промышленную, наладили огромное производство, которое действует до сих пор вопреки всем предсказаниям и утверждениям азотчиков, фосфорщиков, химиков. Они никогда не верили в успех. А теперь если нужно показать западникам нечто принципиально новое, то стараются именно в Шевченко их отвезти, да и за удобрения чистейшую валюту получают, потому что идет продукция на западном рынке нарасхват.
    – Вашему институту что-нибудь перепадает?
    – Нет, конечно. Желающих на валюту слишком много. Когда неприятности возникают, тогда сразу же к нам обращаются. Но такое редко случается: комбинат работает хорошо.
    Именно с тех пор я и начал заниматься комплексной переработкой урансодержащих руд. Кстати, мы всегда восхищаемся темпами создания новых производств на Западе. Мол, там быстро все делают. От первого эксперимента, который я провел, и до загрузки первого вагона удобрений прошло всего пятнадцать месяцев! К чему я это все рассказываю? Да просто хочу, чтобы мы сами себя уважали! Во-первых, есть за что, а во-вторых, многому у нас должны учиться на Западе. Вовсе не обязательно, чтобы мы у них. Это не "квасной" патриотизм. Просто умеют у нас работать, когда это надо стране и народу.
    – Оборудование для вашего завода делал Подольск, не так ли?
    – Да.
    – Но у них в это время шли реакторы для подводных лодок, парогенераторы и все оборудование активных зон реакторов как гражданских, так и военных, а тут вы со своим заводом удобрений...
    – Славский умел зажигать людей. Забывались трудности, проблемы, да и цель благородная была – удобрения нужны сельскому хозяйству, плюс охрана окружающей среды. Разве мог кто-нибудь отказаться?! Более того, с вдохновением и творчески все работали, с энтузиазмом. А потому оборудование делалось в кратчайшие сроки.
    Любые производства, не только атомные, можно делать комфортно и чисто. Никто меня убедить не сможет, что в грязи и с отвалами работать лучше. Это не теоретические выкладки, а реальность. После Шевченко мы переоснастили все наши производства, где была фосфорсодержащая руда, и они стали суперсовременными. Таким образом решались сразу и технологические, и социальные, и экологические проблемы.
    – Значит, напрасно винят атомщиков во всех смертных грехах?
    – Если мы обратимся ко многим уральским городам, то они чрезвычайно загрязнены. Но там нет никакой атомной промышленности! На конференции "Урал атомный" приводились ужасающие факты и данные по загрязнению окружающей среды во многих районах. Но к этому ни атомная наука, ни наша промышленность отношения не имеют, а впечатление даже по названию конференции создается, будто атомщики виноваты. Убежден, ни на одном предприятии атомной промышленности вы не найдете столь тяжелого экологического положения, как на большинстве гражданских производств. Парадоксально? Вовсе нет, потому что нужно понимать, что мы всегда использовали самые передовые, а значит, и "чистые" технологии. К сожалению, в общественное сознание внедряются искаженные представления. Но это кроме вреда ничего не приносит.
    – Наверное, вы не совсем правы – есть ведь на Урале и "Маяк"?
    – Прежде всего надо помнить: это уникальный объект атомной промышленности. К сожалению, у него много трудностей, причем "рукотворных". Есть трудности, которые создает природа, – и их охота преодолевать, а есть такие, что создают люди, причем используя конъюнктуру, не считаясь с реальностью, а лишь во имя личных амбиций. В общем, "Маяк" поставлен – причем искусственно! – в очень трудное положение. Нет финансирования, специалистам не платят зарплату. А это, повторяю, уникальнейшее предприятие не только у нас в стране, но и в мире. Да, там произошла авария, но это случилось сорок лет назад. Да, есть вопросы с отходами, но о них не столько нужно говорить, сколько финансировать работы по их утилизации. К сожалению, вокруг "Маяка" слишком много разговоров и дела утопают в них.
    – Вы считаете, что проблему "уральского следа" можно решить?
    – Сначала нужно уточнить: какую именно? Есть социальные, есть медицинские, есть технические, есть, наконец, и экологические проблемы. Социальные и медицинские проблемы от нас не зависят – их необходимо решать в рамках всего общества. А над техническими и экологическими мы работаем реально. Прежде всего реабилитация территорий. Эта проблема нам по силам! На мой взгляд, первое, что нужно сделать, создать безотходное производство. В этом направлении на "Маяке" делается все возможное. Затем нужно изыскать финансовые возможности и убрать то, что "насорили" прежде. Это большие деньги, но все равно их нужно найти. И работники "Маяка", и разные научные организации Москвы разработали вполне конкретный и реальный план по оздоровлению природной среды как на самом предприятии, так и вокруг него. И этот план просто нужно осуществлять. Но без реальной помощи и заинтересованности государства и правительства это сделать невозможно. Увы, благие пожелания так и остаются на бумаге. Но и "наверху", и "внизу" должны четко понимать: если мы не решим в течение трех – пяти лет экологические проблемы, связанные с "Маяком", то потом это сделать будет во много раз труднее.
    – Каким вы видите будущее отечественной атомной промышленности?
    – Сначала позволю себе небольшое философское отступление. Я считаю, что вся человеческая цивилизация стоит на четырех "китах". Первый – это рычаг, второй – огонь, третий – колесо, а четвертый – атомная энергия. Именно эти открытия в корне изменили цивилизацию, сделали ее современной. Кто-то сегодня предлагает закрыть "атомную энергию". Я предлагаю – лишить его спичек! Пусть попробует обойтись без огня. А ведь неумелое обращение с огнем (не он сам, а именно – неумелое с ним обращение) принесло человечеству неисчисленные беды, больше чем те, о которых сегодня упоминают в связи с АЭС. Но почему-то предлагают запретить не огонь, а АЭС? Невежество всегда воинственно. Помните "святую простоту"? Ту самую старушку, которая несла вязанку дров, чтобы бросить ее в костер, на котором горел Джордано Бруно? Не будем уподобляться ей.